Как Есенин и Дункан: секрет общения косаток

Как живут и общаются между собой эти морские млекопитающие? Можем ли мы понять их язык? Как они строят свои семьи? Чем различаются рыбоядные и плотоядные косатки? Едва ли кто-то может рассказать об этом увлекательнее и авторитетнее, чем Ольга Филатова, биолог, специалист в области акустической коммуникации млекопитающих и поведения китообразных.

Предлагаем прочитать фрагмент ее книги.

Язык косаток

Биологи долгое время строили догадки относительно невероятно сложного языка косаток, они даже выявили определенные группы, «разговаривающие» на одном диалекте, однако им никак не удавалось понять значение этих звуков, разве что разделить их на относящиеся к «охоте», «опасности» и «социальному поведению». Однако, будь у них переводчик, они услышали бы примерно следующее:

— Эй, Кевин, рыба!

— О, рыба! Люблю рыбу!

— Смотри, Кевин, рыба!

— Мммм, рыба…

— Так, Кевин, дуй туда, во впадину, сделай вид, что поворачиваешь налево, сам метнись вправо, вдарь по косяку, и будет нам рыба!

— Кто-то сказал «рыба»?

— Да, рыба. Сюда, Кевин!

— Ммммм, рыба…

И далее в том же духе. На самом деле косатки не такие сложные, как предполагают ученые. В большинстве своем это просто четырехтонные балбесы, раскрашенные как патрульная машина.

Как же самец и самка из разных семей понимают друг друга при встрече, если у них разные диалекты? В ответ мне сразу вспоминается история любви Сергея Есенина и Айседоры Дункан: он так и не выучил английский, а она — русский, но им это нисколько не мешало. Когда обе стороны хорошо понимают, что им нужно друг от друга, общий язык совершенно не обязателен. Достаточно эмоциональных сигналов — мимики и жестов у людей, языка тела и вариабельных звуков у косаток.

На самом деле диалекты не являются языком в привычном нам смысле — то есть аналогом человеческой речи. В репертуаре каждой семьи обычно от семи до пятнадцати стереотипных сигналов, и это больше напоминает набор команд типа «майна — вира», чем развитую систему коммуникации. Чаще всего косатки перекликаются, когда расходятся на большие расстояния и перемешиваются с членами других семей, — это помогает им не потерять своих в общей какофонии и похоже на перекличку грибников, бредущих через лес. Кроме того, их система коммуникации позволяет им координировать действия, выполняя довольно сложные маневры во время охоты. Но едва ли эта система хоть сколько-нибудь похожа на человеческую речь. Тем не менее попытки расшифровки языка косаток или дельфинов исходили именно из модели человеческой речи — возможно, именно поэтому все они оказались в большей или меньшей степени безуспешными.

Как вообще расшифровывают новые языки? Прежде всего для этого нужно знать, что является элементарной единицей языка и как он устроен. Про человеческие языки мы знаем, например, что они состоят из слов, а слова — из фонем. Каким бы диким и экзотическим ни было племя, ни одному лингвисту не придет в голову пытаться включить в словарь кашель, чихание или смех. То есть мы примерно представляем себе, как выглядит и как устроена человеческая речь, и ориентируемся именно на нее.

Про косаток же совершенно неизвестно, как у них может быть организована передача абстрактной информации и есть ли она у них вообще. Для представителей семейства дельфиновых, к которым относятся и косатки, характерны три основные категории звуков — щелчки, скрипы (которые состоят из очень быстро следующих друг за другом щелчков) и свисты. Щелчки используются для эхолокации — обнаружения предмета под водой по отраженному эху. Скрипы и свисты считаются коммуникативными сигналами, но для чего они точно нужны, достоверно неизвестно. Крики косаток являются чем-то промежуточным между скрипами и свистами — «классические» дельфины (афалины, белобочки, стенеллы и им подобные) таких звуков обычно не издают.

Пока что лишь для одной категории свистов удалось установить определенную функцию — это сигнатурные свисты, или свисты-автографы дельфинов-афалин. У каждого из них есть свой индивидуальный сигнатурный свист, как имя у человека. Но если свое имя мы произносим обычно лишь при знакомстве — «Меня зовут Вася», а дальше нас по имени называют окружающие, то дельфины сами регулярно повторяют свой сигнатурный свист, особенно когда по каким-то причинам оказываются отделены от группы. Кроме того, в отличие от наших имен, дельфин в детстве сам «придумывает» себе свой свист, постепенно формируя его в течение первого года жизни. Дальше он обычно остается неизменным, но, если дельфины дружат и всё время ходят вместе (такое обычно случается у самцов), их свисты со временем становятся более похожими.

Для чего нужны все остальные свисты, скрипы и крики, не очень понятно. Джон Форд — главный канадский исследователь косаточьих звуков — писал в своих статьях, что ему не удалось обнаружить какой-либо закономерности в использовании разных типов звуков в зависимости от поведения косаток. Проще говоря, что бы животные ни делали, они могут издавать любой из звуков своего репертуара или все вперемешку, и от чего это зависит, совершенно непонятно. Но в первые годы со свойственной юным исследователям самонадеянностью я полагала, что надо лишь смотреть и слушать повнимательнее, и мы обязательно сумеем обнаружить в звуках косаток какой-то смысл. Иногда нам это почти удавалось: бывали ситуации, когда явные изменения в поведении происходили после или во время всплеска подводных криков. Как-то раз, например, мы работали с группой косаток, которая вяло молча перемещалась, и вдруг услышали в гидрофон далекие крики. Наши косатки тоже услышали их и стремительно понеслись в ту сторону, откуда они доносились. В другой раз мы шли за группой, которая разошлась по акватории и время от времени вяло «переговаривалась», издавая тихие звуки, а потом вдруг они громко закричали все вместе, развернулись и пошли в обратную сторону. Но таких случаев было мало — слишком мало, чтобы выявить общий принцип, который их объединял бы. Чаще всего косатки просто кричали (или просто молчали) без видимой связи с тем, чем они занимались в данный момент — охотились ли они, перемещались или общались. Во время общения — так называемого «социалайзинга» — они чаще используют свисты и вариабельные крики, что подметил еще Джон Форд в 1980‑е годы. Но стереотипные крики, из которых состоит диалект, можно услышать при любых типах активности.

Более конкретные функции звуков косаток, да и большинства других дельфиньих звуков установить пока не удалось. Время от времени выходят статьи, описывающие контекстное использование того или иного звука, но общей картины не складывается. И тут выходит на сцену вторая проблема расшифровки их языка — трудность определения контекста. Когда лингвист расшифровывает новый язык, он делает это в контакте с носителями (я имею в виду устные языки, а не письменные источники, там история немного другая). То есть он живет с этими людьми, общается с ними, может задать им вопрос — как называется вот это или что вы говорите в таком случае. А представьте себе ситуацию, когда лингвисту надо расшифровать язык племени, которое отказывается от контактов. Допустим, он может прилететь на вертолете, наблюдать за ними сверху и записывать звуки, спустив вниз микрофон на длинном проводе. Люди сначала пугаются вертолета, потом привыкают и перестают обращать на него внимание, занимаясь повседневными делами. Живут они в густом лесу, в хижинах, поэтому видно их сверху, только когда они выходят на поляну или мелькают между деревьями. Определить, кто что именно произнес, невозможно, так как говорят они все одновременно, а если кто-то оказывается в одиночестве, он, естественно, молчит. Как вы думаете, справился бы лингвист с такой задачей?

Между тем именно в такой ситуации оказываются исследователи дельфиньей коммуникации в природе. Животные показываются на поверхности на краткий миг и снова исчезают под водой, так что в лучшем случае вы можете определить, чем в целом занимается группа — охотой, игрой или просто куда-то направляется. Определить, кто издал звук и что он при этом делал, чаще всего невозможно.

Казалось бы, все эти проблемы можно решить в дельфинарии. Но тут тоже всё непросто. Во-первых, содержание дельфина и тем более косатки — дело дорогостоящее, поэтому большинство дельфинариев предназначены вовсе не для научных исследований, а для зарабатывания денег. В некоторые коммерческие дельфинарии всё же допускают ученых, но обычно с условием, что они будут вести себя хорошо и ничего не станут трогать руками. Поэтому в смысле возможности контроля над ситуацией работа в дельфинарии часто не слишком-то отличается от работы в природе. В редких случаях, когда владельцы и тренеры готовы к сотрудничеству, возникают многочисленные технические проблемы. Так или иначе до сих пор работы по расшифровке языка немногочисленны, и ничего существенного ученым достичь не удалось.

Когда я начала заниматься наукой, меня поразило, насколько научные открытия и прогресс зависят от отдельных людей. Со стороны кажется, что наука — это такая упорядоченная система, которая единым фронтом движется вперед, отодвигая грань неизведанного; что есть какой-то общий план, по которому всё исследуется, и каждой проблемой занимаются наиболее компетентные в этом вопросе люди. На самом деле никакого единого фронта нет и в науке царит хаос, ибо она движима одиночками, которые ведут за собой свои группы туда, где им кажется интереснее и перспективнее в плане грантов. Часто открытий в какой-то области не происходит или качество исследований оказывается низким просто потому, что конкретному ученому не хватает нужных знаний и квалификации, а больше никто этой проблемой не занимается. (В следующий раз экзистенциальное потрясение постигло меня, когда я поняла, что то же происходит не только в науке, но вообще везде, — но это уже совсем другая история.)

Эта проблема очень хорошо видна на примере исследований дельфиньего языка. Начались они по инициативе американского нейрофизиолога Джона Лилли, который вскрыл афалину и обнаружил, что у нее большой сложный мозг, по структуре похожий на человеческий. Лилли решил, что нашел «брата по разуму», с которым нужно срочно установить контакт.

Одной из первых его «находок» стали так называемые «дистресс-свисты», или «сигналы просьбы о помощи». Лилли наблюдал несколько случаев, когда раненые или больные животные издавали стереотипные свисты и другие приходили им на помощь. Из этого он сделал вывод, что есть специальный сигнал, которым дельфин просит собратьев о помощи. Эта легенда потом долго переходила из одной книжки в другую. Лилли вообще исходил из простой модели коммуникации, когда у животного есть набор стереотипных звуков, каждый из которых издается в определенной ситуации. Такая схема коммуникативной системы того или иного вида животных почемуто очень часто живет в сознании дилетантов (а в изучении поведения Лилли — нейрофизиолог — был дилетантом; вот что происходит, когда человек берется не за свое дело), хотя на самом деле у большинства видов звуки довольно многозначны.

Дельфины тогда были в тренде из военных соображений, поэтому Лилли получил большой правительственный грант, построил лабораторию и начал учить дельфинов английскому языку. Делал он это всякими экстравагантными способами, в том числе давая им ЛСД и запирая дельфина на длительный срок в доме-бассейне с девушкой. Естественно, ничего хорошего из этого не получилось, а тема исследований языка дельфинов была скомпрометирована на много лет вперед.

Сейчас мы знаем, что неспособность произносить слова человеческой речи совершенно не обязательно означает неспособность к пониманию и передаче абстрактной информации. В работе с человекообразными обезьянами очень успешными оказались попытки обучения животных языку-посреднику (жестовому или иконографическому). Животные научались распознавать множество сигналов, обозначавших предметы, качества или действия, и комбинировали их в последовательности, подобной простым предложениям человеческой речи. Подробно об этом можно почитать в книге З. А. Зориной и А. А. Смирновой «О чем рассказали "говорящие" обезьяны».

Проводились подобные эксперименты и с дельфинами. Их звали Акеакамаи и Феникс, и жили они в дельфинарии на Гавайях. Исследователи научили их различать жесты, обозначающие несколько предметов (мяч, корзину, обруч и прочий инвентарь), а также несколько действий (положить, принести, прыгнуть через что-то и т. п.), — всего в общей сложности несколько десятков сигналов, которые комбинировались в тысячи двух- и трехсложных предложений. Дельфины (особенно Акеакамаи) продемонстрировали понимание синтаксиса — они различали и правильно выполняли команды «положить мяч в обруч» и «положить обруч на мяч». Кроме того, с помощью рычагов, означавших «да» и «нет», они оказались способны отвечать на вопросы о наличии того или иного предмета в бассейне.

Один такой эксперимент был поставлен и с косаткой по имени Гудрун, обитавшей в океанариуме города Хардервейка в Голландии. Ее научили различать названия нескольких объектов, и она вполне успешно справлялась с этой задачей, но в самый разгар эксперимента косатку продали в другой океанариум, так что довести эксперимент до получения хоть какихто интересных результатов так и не удалось.

К сожалению, до установления обратной связи — чтобы животное могло само использовать символы в коммуникации с человеком, как «говорящие» обезьяны, — дело не дошло. Что-то в этом роде пыталась сделать Диана Рейс (она пишет о своих экспериментах в книге «Дельфин в зеркале»), но по разным техническим и логистическим причинам из этого так ничего и не получилось. Вообще, проводить подобные эксперименты с дельфинами и тем более с косатками намного проблематичнее, чем с обезьянами, по весьма прозаическим причинам: содержать их гораздо сложнее и дороже. Китообразным нужен бассейн с системой фильтрации, да и едят они побольше. Поэтому содержат их в основном в коммерческих (либо военных) дельфинариях — подавляющему большинству научных организаций это не по карману.

Другие исследователи в это время старались расшифровать звуки естественного дельфиньего языка. В СССР, например, работала группа В. И. Маркова, которая пыталась найти смысл в дельфиньей «речи», деля свисты на категории по форме частотного контура, а потом анализируя составленные из этих свистов последовательности. По результатам этого анализа Марков и его коллеги почему-то решили, что «сигналы комбинируются в тексты», из чего сделали вывод о существовании у дельфинов «коммуникативной системы открытого типа». Правда, на каком основании они пришли к этому заключению, не очень понятно, так как функции свистов оценивать они даже не пытались.

Скорее всего, значительная часть описанных ими свистов были сигнатурными, так как именно их дельфины чаще всего издают в изоляции. Группа Маркова не публиковала сонограммы свистов, а приводила только приближенные частотные контуры, так что теперь уже невозможно узнать, какие именно сигналы они анализировали.

Справка: «Облачно, возможны косатки» - книга биолога Ольги Филатовой, которую представляет издательство «Альпина нон-фикшн». Вместе с Филатовой и ее коллегами читатель отправится на Камчатку, Чукотку, Командорские острова, где ведутся исследования китов, будет наблюдать за ходом трудных и захватывающих экспедиций, узнает, как началась и завершилась история отловов косаток в России и какую роль в борьбе с незаконным отловом сыграли ученые.

Ещё по теме: В Приморье снесли скандально известную «китовую тюрьму»

Про животных — в соцсетях: • Facebook • ВКонтакте • Одноклассники

Polit.ru