Иркутскость: это неловкое чувство…

Александра ПОБЛИНКОВА, сама немного того

25.05.2016

Как оказалось, много раз прочитать пьесы Александра Вампилова и увидеть его на сцене театра - совершенно разные по силе воздействия вещи. И как вышло, что именно у актеров питерского театра “Мастерская” получилось прочувствовать рядового провинциала и воплотить его на сцене, понять так же сложно, как и постоянные миграции иркутян в Питер. Кармическая связь, не иначе.

Если подумать, в момент создания первой версии пьесы “Старший сын” Александру Вампилову было всего 27-28 лет. И его персонажи-студенты как будто сошли с картинок-воспоминаний его однокурсников про веселую юность на филфаке. Тогда общага факультета была в Харлампиевском храме, а сам Вампилов любил иной раз сыграть на гитаре ночную серенаду по окном вредного препода.

На столичную премьеру “Сташего сына” несколько лет спустя он надел ненавистный галстук, но именно в нем узрел его несколько лет назад скульптор и в нем поставил на долгие годы охранять безмятежность байкеров “на баньке”. То есть мой ровесник услышал весь Иркутск и дал его чувствовать всей стране - и надолго, и вне времени. Понимаете?

Недавно в поисках новых смыслов иркутскости в разговоре с глубоко уважаемым Владимиром Демчиковым не случайно всплыл театр как форма. Потому что никакими урбанистическими лекциями о значении контекста, дискурса и резных наличников не опишешь все то, что делает город целостным. В модный формат лектория можно вставить велодорожки или дико актуальные общественные пространства, которые так приятно обсудить за порцией смузи. Отличная форма, но с содержанием надо как-то разобраться, особенно если оно лежит в плоскости эмоций.

Я не знаю, как вписать в публичную лекцию цветение яблонь в Академгородке, полуночные винные-невинные прогулки по набережной и свет городских церквей. Мне не понять, как в эту картину упаковать слегка датых художников с “Антея” и брызги фонтана на сквере, как сдобрить все это коктейлем городского сумасшествия улицы Урицкого и того, что происходит за немытыми окнами деревянных домов. И какую роль в этом всем могут сыграть уличные музыканты-легенды, наивные стихи на стенах и та сердечность, с которой тебе хамят в ларьке на районе. Но все это чувствуется еще со взгляда под крыло самолета, когда ты возвращаешься домой.

И именно эти детали, а может и чуть больше, делают легендарным фильм “Наваждение” Бориса Шунькова и бессмертными повести Валентина Распутина и пьесы Александра Вампилова.

В драматургии есть понятие “катарсис”. Он наступает в определенный момент пьесы. В “Старшем сыне” катарсис я ощутила в первые пять минут и до сих пор сижу дома в слезах. Никакой персонаж модного кино про Байкал в исполнении хоть самого Безрукова или Гришковца не сможет быть больше иркутянином, чем старший Сарафанов. И никакой Бальзак не мог описать положение характеров сибирского провинциального города лучше, чем Александр Вампилов.

Все мы 600 000 человек тут в некотором роде братья или хотя бы спали под одним одеялом. И это не объяснить никаким бредингом или логотипом родного города. Быть может, я бы нарисовала его как облитый многими поисками истины, обожженный бычками, 60-х годов рождения и отвратительного дизайна раздвижной стол. Или как трофейный немецкий крепкий дубовый стол, за которым провели немало свадеб, празднеств, знакомств и похорон несколько поколений моей семьи. Сплошная сарафановщина, короче.

К слову, может именно потому сарафанное радио - самый мощный инструмент маркетинга в нашем городе, но это я отвлеклась на работу.

...По ходу пьесы вспомнила о многих важных вещах, о давно забытом чувстве эмпатии ко всему миру и о том, почему когда-то я влюбилась в колосья “Провинции”. О сердце, словом, о людях. О том, из чего и из кого рождается та самая иркутскость. О безумцах и гениях, о нормальных людях, которые восхищают. И еще о честности мыслей и желаний. Все это про иркутскость, ребята, она не впишется ни в лекции, ни в логотип, ни в парковку для велосипедов. Она как любовь, просто есть.